К середине I тысячелетия до н. э. в долине Ганга сложились 
крупные государства. Вершину социальной пирамиды представляли рабовладельческая аристократия и родовитое жречество —
 брахманы. Сельская община эксплуатировала труд рабов. Каркасом социальной структуры древнеиндийского общества являлись сословные группы — варны. Варнам кшатриев (военной аристократии) и жрецов противополагались варны вайшьев (свободных общинников) и шудр — слуг, ремесленников, представителей порабощенных племен и т. д. Как низкородные, шудры, в
отличие от «дваждырожденных», не получали права на прием в
общину по достижении совершеннолетия. Проклятие брахманизма довлело над шудрами.

В период правления династии Маурьев (322 — 185 гг. до н. э.) 
рабовладельческий пресс стал давить еще сильнее. Социальный
 гнет вызвал к жизни оппозиционные брахманизму религиозно-философские учения, пропагандировавшие равенство всех людей.


Вероучения буддизма и джайнизма, направленные против окостенелой системы, которая парализовала жизненную активность 
социальных низов, тормозила рост торговли и ремесла, объективно соответствовали интересам общественного развития. Однако проповедь пассивности и примирения с действительностью,
 составляющая сердцевину морально-этического учения буддизма, широко распространившегося среди угнетенного люда городов, связывала по рукам и ногам последователей этой оппозиционной религии. Поскольку буддийские и джайнские проповедники стремились снискать симпатии социальных низов, они
обратились не к санскриту, превратившемуся в мертвый литературный язык, а к народно-разговорным индоарийским (так называемым среднеиндийским) языкам — пали и пракритам. В течение пяти веков санскритская литература уступала первенство
 палийской.

Яркий цветок буддийской палийской литературы — сборник
джатак, религиозно-художественных рассказов о моральных
 подвигах Будды и вообще о поучительных случаях из его жизни во время многочисленных «перерождений».

Джатаки окончательно оформились в первые века нашей
эры, но ядро их существовало уже в III—II вв. до н. э. и даже
раньше. Буддийское учение о земной жизни как источнике страданий и горя предопределило идейно-художественную природу
джатак. Жизнь есть синоним зла, проповедует буддизм. Рождение есть страдание; старость есть страдание; болезнь есть страдание; соединение с нелюбимым есть страдание; разлука с любимым есть страдание; смерть есть страдание. Даже удовольствие и радость — страдание, ибо они достигаются путем усилий,
труда и, следовательно, страдания. Короче, бытие есть страдание. Но смерть, неся с собой страдание, не означает избавления
от него. Ведь, согласно буддийскому вероучению, живые существа не исчезают бесследно после гибели своей физической оболочки, а возрождаются (или, точнее сказать, перерождаются)
 в новом телесном облике и таким образом опять попадают в
юдоль слез и печали. Все зависит от кармы (рока, судьбы). Каждое живое существо — кузнец своей кармы. Совокупность помыслов и поступков определяет форму перерождения (переселения души) в животное, человека или божество. Возродившийся индивид продолжает духовную жизнь своего предшественника. За 
гибелью одного существа мгновенно следует рождение его преемника. Итак, в истолковании буддизма, зло порождено дурными поступками и помыслами человека в его предшествующих
 перерождениях. «Дитя, например, слепо; это последствие суеты его глаз, невоздержанности зрения в прежнем рождении...» —
пишет английский индолог Рис-Дэвидс, иллюстрируя действие
 «закона возмездия».

Поскольку жизнь неразрывно связана со страданием, каждый индивид должен стремиться к избавлению от бремени перерождения, ибо новая жизнь неминуемо приносит с собой новое
зло. Однако нарушение «закона возмездия», разрыв цепи перерождений и обретение нирваны, вечного покоя, требует, согласно буддийскому вероучению, огромных усилий. Поэтому путь
к нирване тернист и долог и избавиться от перерождений немыслимо в течение одного рождения. Легенды рассказывают
о многочисленных предшествующих существованиях самого Будды и буддийских святых до их просветления, до того, как
им удалось освободиться от пут материального существования
и обрести блаженство «по ту сторону смерти», в нирване.

Структура джатаки, как уже говорилось выше, несет на себе
печать буддийского мировосприятия. Оно обусловило трехчленную композицию каждого рассказа. Своеобразной завязкой джатаки является «рассказ о нынешнем времени»; он как бы служит
 Будде поводом для повествования. Костяк джатаки образует
 «рассказ о совершившемся», содержащий историю какого-либо
 перерождения Учителя. Несколько стихотворных строк подхватывают и развивают главную идею «рассказа о совершившемся». Заключается джатака отождествлением одного из персонажей, действовавшего в духе высокой морали, с Буддой
 прошлом перерождении. Благодаря этому приему Будда становится центральным героем всех джатак.

Одному крестьянину жена изменяла с деревенским старостой, 
рассказывается в джатаке. Этот бытовой мотив уже в завязке 
джатаки сочетается с буддийским учением о бодхисатве — грядущем Будде, существе, накопившем добродетели в предшествующих перерождениях и уже стоящем на пороге к прозрению, нирване. Крестьянин был бодхисатвой, который возродился в деревне, а когда вырос, стал хозяином дома и главой семьи. В сезон дождей с полей были смыты все семена и наступил голод.
 Когда чуть пробились ростки нового урожая, изголодавшиеся
крестьяне пошли к старосте. Они просили ссудить им вола — на 
мясо, обещая вернуть долг рисом. Как-то староста наведался к
 жене одного крестьянина, когда того не было дома. Неожиданно
 в воротах появился муж. От страха старосту бросило в дрожь, 
зато обманщица не растерялась. Забравшись в амбар, она принялась вопить:

—      Здесь нет риса, здесь нет риса!

Староста тотчас вошел в привычную для себя роль и начал
 настойчиво требовать платы за воловье мясо.

—      Ты видишь, в амбаре нет риса, — причитала хозяйка. —
Когда соберем урожай, тогда и отдадим.

Конечно, простачок бы принял все за чистую монету, но
 догадливый крестьянин сразу раскусил, в чем дело.

—      Когда мы брали у тебя в долг вола на мясо, то обещали 
уплатить за него рисом через два месяца, — сказал он старосте. — С тех пор не прошло еще и полмесяца. Так с какой
 стати ты требуешь сейчас уплаты. Нет, не за долгом ты сюда
явился.

Бодхисатва избил своего обидчика и выволок его из дома.
 Затем он задал взбучку своей легкомысленной жене. Полученный урок пошел на пользу незадачливым любовникам. Староста
с тех пор обходил дом того крестьянина стороной; жена вступила на путь праведный.

Будда, в уста которого вложен этот рассказ, отождествил перерождения: «Крестьянином, наказавшим старосту, был я».

Жизненная достоверность составляет фундамент каждого
 рассказа. Фоном для джатаки о крестьянине служит народная
 трагедия, голод. Безвестный рассказчик проявил себя знатоком 
крестьянского быта. Ему известны и время сева, и время жатвы. 
После того как разверзшиеся хляби небесные смыли семена с полей, крестьяне снова засеяли землю. Снимают урожай через два месяца после того, как пробиваются первые ростки. Именно на
 этот срок просят крестьяне в долг вола на мясо.

Все доброе в человеке джатаки связывают с буддийским вероучением, все дурное объясняют тем, что голос Будды не был
 услышан. В изображении джатак люди злобные, одержимые
 земными страстями, в конце концов встают на праведный путь. 
Религиозно-философские идеи джатак призывают к отрешению
 от мирских забот, к призрачной нирване.

В своей совокупности джатаки — это гигантское «колесо
жизни», вращающееся с небывалой скоростью и давящее всех,
 не вставших на путь отрешения. «Колесо жизни» втягивает в орбиту литературы такие пласты действительности, которые не были до той поры освещены искусством художественного слова
 древней Индии (например, жизнь деревни).

В одном из буддийских текстов встречается упоминание, что 
первым повествователем джатак был сам Будда; вполне вероятно, что некоторые фольклорные мотивы получили буддийскую
 закваску уже в ту пору. Поэтому джатаки сохраняют до наших
 дней значение исторического памятника, помогающего исследователю воссоздать общественный строй эпохи.

Джатаки изображают царей жестокими завоевателями, не
знающими жалости и сострадания. Бенаресский царь пленил тысячу царей — своих врагов и предал их мучительной казни
 (джатака 353). Смерть тирана вызвала ликование народа (240).

Авторы джатак стремятся внушить читателю мысль, что народ может предотвратить воцарение дурного правителя. В одной из джатак (149) мудрецы вещают наследнику престола: 
«Народ не допустит твоего правления; он сбросит тебя с трона 
так же, как вырывают дерево, и заставит удалиться в изгнание». 
Как смешно звучит эта угроза на страницах джатак.

Кое-где в джатаках прорываются вспышки народного гнева,
 направленного против тиранов. Доведенные до отчаяния люди
 убивают брахмана, а затем, прихватив дубинки и камни, бегут
 к дворцу (542). Но составители и редакторы джатак оберегают 
царя от расправы. В их изображении справедливая месть народа выливается в изгнание царя из дворца в квартал «неприкасаемых».

Своеобразие художественного строя джатак — в сочетании
 неприукрашенных черт действительности с фантастической
 идеализацией. Безжалостная пята царской власти давила на деревни. Жестокие поборы разоряли крестьян. Чтобы спастись от
 своеволия царских чиновников, им приходилось оставлять свои 
хижины и укрываться в лесах. Они страдали от алчности царей
не меньше, чем от набегов разбойников. Одна джатака (31) рассказывает, как сборщик налогов приказал за неуплату долга
 связать и избить рыбачку. Авторы джатак пытаются представить царя отцом и охранителем подданных, поборником справедливости, который не преследует недовольных, а, напротив,
даже благодарен им, так сказать, за критику и который инкогнито посещает деревни, наблюдает жизнь и прислушивается
к голосу народа. Невольно джатаки свидетельствуют о полной
 беззащитности крестьян и нарастающем социальном протесте.

Законы, по которым правит «совершенный» царь, отнюдь не
совершенны. Смертной казни предавали даже воров (318, 419);
 их, как и виновных в других мелких проступках, сбрасывали с
обрыва (472) или сажали на кол (444). Облыжно обвиненному
 в краже лучше было «сознаться» в преступлении. «Если я буду
отрицать вину, меня забьют палками до смерти; лучше уж сознаться — тогда мне достанется меньше ударов» (92). Даже
 верховного жреца, уличенного в воровстве, осуждали на смерть (86). Пытаясь добиться у обвиняемых признания, судьи прибегали к пыткам (419).

В роли судьи нередко выступал командующий войском или 
верховный жрец; судья со спокойной совестью брал взятки и
принимал во внимание заведомо ложные показания (220, 511).


И в то же время авторы джатак невозмутимо утверждают, что
 даже самый незначительный проступок тщательно расследуется 
царским судом, дабы ни один невиновный не понес наказания. Царю Брахмадатте приглянулась жена крестьянина Суджата (194). Монарх приказывает арестовать мужа этой женщины,
 обвинив его в несовершенном преступлении, а затем приговаривает к смертной казни. Когда палач отрубил осужденному голову, то оказалось, что на эшафоте был не честный крестьянин,
 а развратник Брахмадатта, — такова чудодейственная сила Будды. Как нередко бывало в древности, разврат власти сочетался
 с властью разврата. Царь, возглавивший войско в сражениях на
границе своего государства, шлет в столицу одного за другим
 шестьдесят четыре вестника к главной жене, желая осведомиться о ее здоровье. Всех их царица соблазняет; она пытается совратить и государственного жреца. Но женские чары бессильны
 перед его стойкостью. Жрец не склонен потакать пороку и рас
сказывает все царю; шестьдесят четыре вестника приговорены
 к обезглавливанию, такая же участь ждет сластолюбивую супругу монарха. Однако жрец спасает жизнь обреченным. В его словах, обращенных к царю, с наибольшей полнотой воплотилась основная идея джатаки: «Вестники не виноваты — их соблазнила царица. Поэтому прости их. Царица не виновата, потому что страсть женщины ненасытна; она поступила так, как требовала от нее природа. Поэтому прости и царицу» (121). Так
критико-обличительный запал джатаки оборачивается холостым выстрелом: авторы джатак видят корень зла в природе чувств, 
искони присущих человеку.

Во многих джатаках правители — тупицы, идиоты «ли чудаковатые, странные люди. Царь Магадхи, преисполнившись зависти к государственному слону, предмету любви и восхищения
 горожан, приговорил его к смерти и приказал сбросить с обрыва (122). А одержимый жадностью монарх (213) брал взятки
 даже от отшельников. Царь, безудержно предающийся земным 
радостям и терзаемый мыслью о быстротечности времени, приказывает брадобреям доложить ему о появлении у него первого
седого волоса (525). Другой правитель обладает необычным даром — он понимает язык животных и птиц (416).

Призывая к уходу от мирской суеты, отрешению и самоуглублению, буддистские проповедники тем не менее не следовали
своим собственным рецептам. Они проявляли острый интерес ко
всему, что происходило за стенами царского дворца. Царь Кошалы Пасенади лишил главную жену Васабху своего расположения, а Видудабху, сына от нее, — права наследования. Гнев царя был вызван тем, что Васабха скрыла свое незнатное происхождение. Но Будда убедил Пасенади не лишать законных прав
главную жену и сына (465).

Ненависть народа к войнам, к завоеваниям толкуется авторами джатак как результат влияния слова Будды. «Сейчас, когда Учитель пришел в этот мир, мы не можем поднять оружие
против врага». Призыв джатак к миру, к неучастию в войнах легко объясним той социальной почвой, на которой вырос буддизм. Эта религия была идейным оружием купцов, торговцев,
 ремесленников, чьи интересы страдали от междоусобиц, раздиравших страну. Не случайно географическая карта джатак простирается от Северной Индии до Цейлона. Джатаки упоминают 
Суваннабхуми, отождествляемое исследователями с Бирмой, и
царство Баверу, в котором некоторые склонны видеть Вавилон.

Торговые пути, прочерчивавшие из конца в конец Индию, 
были залиты кровью. В одной из джатак говорится, что завоевать всю Индию один царь может за семь лет, семь месяцев и
семь дней (532). Видимо, немало царей стремились путем войн 
расширить свои владения. Властители Каши (Бенареса) и Кошалы непрестанно враждовали друг с другом. В бою пали и
царь Бенареса, сражавшийся в рядах лучников, и царь Кошалы (283).

Рассказчик-буддист идиллически сообщает, что учение Будды просветлило умы и распри улеглись (536). Однако мы не
можем поверить этому. В каждой джатаке правда соседствует
 с вымыслом. Присущий народным сказочным сборникам социальный конфликт в джатаках трактуется в духе буддийского
 миросозерцания.

На рубеже христианского летосчисления палийская литература прекращает свое существование в Индии, но успешно развивается на Цейлоне, в Бирме, Таиланде, Камбодже, Лаосе.
 В этих странах вплоть до наших дней появляются произведения
 на пали (главным образом буддийского характера).

Автор:  И.С. Рабинович

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.